Диво - Страница 124

124

— Так вот, — сказал Отава, потому что Шнурре молчал, делая вид, будто весь заполнен музыкой, на самом же деле выслеживал каждое движение Отавы и, весь внутренне напрягшись, ждал, что он скажет, — я осмотрел собор…

— И? — не удержался все-таки Шнурре.

— В самом соборе ничто не разрушено и не задето, но исчезли…

— Вы о некоторых вещах, которые там сохранялись? — прервал его Шнурре. — Мы их просто перепрятали в более надежное место…

Отава не стал уточнять, что это за «надежное место», потому что и так хорошо знал, да и не это его сейчас интересовало в первую очередь.

— Как вы, очевидно, понимаете, — осторожно продолжил Отава, — мне нужны работники. Опытные реставраторы. Люди, знающие свое дело…

— Непременно, непременно, — покачал головой Шнурре.

— Я не знаю, удастся ли мне разыскать моих сотрудников, с которыми я вел реставрационные работы перед войной, потому что у меня нет никаких данных, где кто из них сейчас находится. Остались ли они в Киеве, отправились ли на фронт или, быть может, убиты, арестованы…

— Я об этом подумал уже, — сказал Шнурре.

— Несколько преждевременно. — Отава не имел намерения уступать в чем-либо. — Людей должен подбирать я сам. Раз я отвечаю…

— Мой милый профессор. — Шнурре снова перехватил разговор в свои руки, снова стал хозяином положения, считая, что советский профессор уже положен на обе лопатки. — Разрешите напомнить вам, что отвечаю все-таки я. Конечно, в свою очередь за непосредственное выполнение отвечаете и вы, но есть высшая ответственность, тяжесть которой ложится на мои плечи. Поэтому я должен был заранее позаботиться обо всем. Вы уже завтра будете иметь необходимое количество людей, — это опытные, высококвалифицированные реставраторы, вы не разочаруетесь в их умении и в их трудолюбии…

— Кто эти люди? — встревоженно спросил Отава.

— Это прекрасные немецкие реставраторы, — правда, на них солдатские мундиры, но тут уж ничего не поделаешь, да это и не играет роли, в каком мундире тот, кто выполняет свою работу умело и старательно.

— Но мои помощники…

— Об этом не может быть и речи. Кроме вас, в собор не будет пущен ни один из местных жителей! Это святыня искусства, и мы не можем рисковать!

Отава молчал. Они не могут рисковать… Он метался в безвыходном тупике. Что делать? Снова отказываться? Плюнуть этому эсэсовскому профессору в харю? Броситься на него? Ну и что? Разве этим спасешь собор? Представил себя во главе бригады ефрейтеров-реставраторов. Если в Киеве есть подпольщики, они должны выследить его в первые же дни работы и убить, как шелудивого пса. Профессор Отава возглавляет группу высокоопытных немецких реставраторов в Софийском соборе! Открытия уникальных фресок, сделанные профессором Отавой при помощи группы высокотехничных немецких реставраторов! Теперь все его усилия казались ему точно такими же наивными, как перетаскивание мешков с песком в первые недели войны. Пока он таскал песок, ожидая фашистов с воздуха, они вошли в Киев с земли. Он пытался спасать соборы с крыши, а враги заложили тонны взрывчатки в подземельях, и Успенский собор взлетел в воздух, остался лишь обломок стены с печальными фигурами фресковых ангелов.

Но отступать было некуда. Он останется упрямым хотя бы в своей наивности!

— Хорошо, — сказал он, вставая с нагретого кресла, — не скрываю, что мне горько, неприятно, я привык работать со своими людьми, но все равно не мне принадлежит право решать, я могу лишь соглашаться или нет, а раз уж я в начале разговора дал согласие, то не стану нарушать свое обещание.

— Вы нравитесь мне больше и больше, мой дорогой профессор, — встал со своего императорского стула и Шнурре. — Может, еще побудете у меня? Мой Оссендорфер готовит холостяцкий ужин…

— Благодарю, мне хотелось бы отдохнуть.

— Я благодарю вас, профессор. Итак, работы можете начинать завтра утром. Все будет к вашим услугам.

Когда утром Отава вместе с Борисом пришел в собор, он оцепенел. Если и вырисовывались когда-либо в его представлении апокалипсические видения конца мира, то вот одно из них! Посредине центрального нефа, перед резным иконостасом семнадцатого столетия, полыхал огромный костер, а вокруг него подпрыгивали одетые в длинные, широкие, будто поповские рясы, зеленоватые шинели немецкие солдаты; протягивая к пламени руки с растопыренными пальцами, они беспорядочно напевали:

Warum die Madchen lieben die Soldaten?
Ja, warum, ja, warum!

Раскрасневшиеся морды, мертвенный блеск вытаращенных на огонь глаз, черная копоть вырывается из подвижного круга, создаваемого этими зловещими фигурами; весь собор замер, в нем нет того вечного гармонического движения, которое еще вчера охватывало здесь профессора и его сына, — все застыло и притихло, даже эха сегодня здесь нет, и слова крайне бессмысленной песенки, только что произнесенные, как бы снова падают назад, в открытые черные рты, в эти идиотские солдатские глотки, и глотки давятся словами и выталкивают их снова и снова:

Ja, warum, ja, warum!

— Кто здесь старший? — воскликнул Отава, пересиливая визгливые напевы солдатни.

Какая-то фигура отделилась от круга.

— Я профессор Отава, — сказал Гордей, — отвечаю за все работы. Требую абсолютного послушания. Немедленно погасить костер и не сметь больше творить здесь подобных безобразий! Это — собор, запомните! Здесь не жгли костров даже самые дикие люди в истории.

По-немецки слово «собор» звучало многозначительно: «Дом». А может, это так показалось Отаве? Может, он уже тогда предчувствовал, что это будет его последний приют, его последнее убежище, последний и вечный дом?

124