Диво - Страница 155

155

— Я не собиралась с вами враждовать.

— Я тоже. И то, что вам скажу, не будет таким прямым и острым, как ваше… Просто, если хотите, расскажу вам одну небольшую новеллку.

— Вы еще и пишете новеллы?

— Нет, это Андре Моруа. У нас ее не переводили.

— Даже так? Вы так милы? Хотите сделать для меня сюрприз?

— Да нет, просто рассказать хочу. Довольно прозрачная мораль. Но написана хорошо.

— Что же, если хорошо…

— Речь там идет о парижском юноше, который полстолетия назад задержался перед витриной торговца картинами на улице Сент-Оноре. Юноша был студент, бедный и так далее. На выставке он увидел картину Моне «Собор в Шартре». Моне тогда еще не был популярен, но студент обладал метким глазом и врожденным чувством красоты. Зачарованный картиной, он отважился войти в помещение и спросить о цене. «Боже мой, — воскликнул торговец, — картина у меня висит уже с каких пор! Могу уступить ее за каких-нибудь две тысячи франков». У студента не было двух тысяч франков, но он имел весьма зажиточных родственников в провинции. Его дядя прямо сказал перед отъездом в Париж, чтобы он, если будет трудно, обращался к нему без колебаний. Так вот, студент попросил торговца в течение недели никому не продавать картину, а сам послал письмо дяде.

У студента в Париже была любовница. Муж у нее был старый, и она скучала. Была глупа, как гусыня, вульгарна, но красива. Бывает и такое. Вечером в тот день, когда студент заинтересовался картиной «Собор в Шартре», она сказала: «Завтра ко мне приезжает из Тулона приятельница, вместе с которой мы были в пансионе. Муж мой занят, у него нет времени на сопровождение, рассчитываю на тебя».

Приятельница приехала не одна. Привезла еще свою приятельницу. И вот три дня студент водил по Парижу сразу трех женщин, платил в кафе, в театре, оплачивал фиакры, давал чаевые. Финансы его не выдержали такого напряжения, пришлось одолжить деньги у коллеги. Когда пришло письмо от дяди из провинции, студент облегченно вздохнул. Немедленно возвратил долг, а на оставшиеся деньги купил подарок любовнице. А «Собор в Шартре» приобрел какой-то коллекционер и через некоторое время в завещании оставил его Лувру.

Студент, который со временем стал известным писателем, теперь уже старый человек. Но сердце у него по-прежнему молодо и точно так же учащенно бьется, когда ему повстречается хороший пейзаж или красивая женщина. Выходя из дому, он часто встречает старую женщину, которая живет напротив. Это его давнишняя любовница. Лицо ее утопает в жире, глаза, некогда такие чудесные, теперь лежат на двух мешочках отвисшей кожи, над верхней губой торчит седой мох. Дама с трудом передвигается на больных ногах.

Встречая ее, великий писатель кланяется и идет дальше. Никогда не останавливается. Знает, что старая женщина наполнена ядом и злобой. Мысль о том, что он любил ее когда-то, теперь для него огорчительна.

Часто заходит он в Лувр, в зал, где висит «Собор в Шартре» Моне. Долго смотрит на картину и вздыхает.

— Какие мы дураки! — засмеялась Тая. — Ты можешь меня поцеловать здесь, перед этими безумными машинами, над вашим спокойным Днепром средь…

Он не дал ей договорить, они стояли и целовались, машины сигналили им, нарушая постановление горсовета о запрещении звуковых сигналов.

— Ты не сказал мне, что любишь меня, — напомнила она потом.

— А ты?

— В этом, конечно, нет никакой логики, но я ради тебя тоже ничего не покинула бы и ничем не пожертвовала бы, хотя… позавчера я прогнала прочь всех тех дураков, которые приехали за мной из Москвы… Но и без тебя, наверное, не смогу теперь… Это — наверное, говорят все женщины, поцеловавшись с мужчиной, но…

— Хочешь, я скажу то же самое? Не боясь банальности.

— Не нужно, тебе не к лицу слова обычные… Но как мы с тобой только что грызлись! Хочешь — расскажу тебе сказочку, услышанную мною в тайге? О зверях.

— Как грызутся? Не нужно. Давай хоть немножко продолжим эту минуту мира, который установился между нами. Если бы мог, я бы остановил время хотя бы на миг. Так, как останавливаются стрелки на больших электрических часах перед тем, как совершить очередной перескок.

— Счастье между двумя прыжками минутной стрелки? — Тая засмеялась.

— Но потом стрелка все-таки перескакивает, гонимая неумолимым течением времени. А мы пытаемся если уж и не догнать или опередить ее, то хотя бы не отстать от нее. Например, я через два дня еду в Западную Германию.

— Куда? — Тая решила, что он шутит. — А почему бы не в Патагонию?

— В самом дело, я еду в Западную Германию. — Борис был совершенно серьезен. — Уже все готово, все документы оформлены, у меня есть билет на самолет Киев — Вена, оттуда — поездом.

— Туристская поездка? Но это же не обязательно. — Она еще надеялась найти какое-нибудь спасение. Потерять его вторично означало, быть может, потерять навсегда. Абсолютная бессмыслица.

— Нет, не турист. Дело моей жизни. Еду на месяц, а может, и больше. В ежегоднике одного западногерманского университета появилась публикация о Софии. Автор публикации — профессор Оссендорфер ссылается на никому не известные документы, которые, мол, находятся в его распоряжении… Короче: отрывок пергаментной хартии, найденный когда-то моим отцом и во время войны отправленный им в институтском сейфе в тыл. Но Бузина и сам туда не доехал, и сейфов не довез… Он продал их или подарил фашистам — все равно. Профессор Оссендорфер, очевидно, тот самый ефрейтор Оссендорфер, который убил моего отца. Вот такая история. Война продолжается… И снова София. Снова отец. Снова я… Удивляюсь, что они так долго молчали. То ли ждали, пока минет двадцать лет со дня окончания войны, чтобы, ссылаясь на установленный ими самими закон, объявить невиновными убийц и своим собственным все украденное и награбленное. Логика убийц и грабителей. А возможно, этот Оссендорфер хотел приурочить свою публикацию к какой-нибудь круглой дате, что он, кстати, и делает, заявляя, якобы Софию Ярослав построил в тысяча шестнадцатом году, потому что в летописях есть свидетельство, что уже в следующем, тысяча семнадцатом году, во время нападения печенегов на Киев, София сгорела. А раз сгорела — выходит, уже стояла до этого. А поставить ее Ярослав мог только между тысяча пятнадцатым и концом шестнадцатого, когда он боролся за власть со Святополком и сел в Киеве на престол. Раз так, то Софии — девятьсот пятьдесят лет. Очень простая логика. Оссендорфер обходит молчанием предположение ученых о том, что первую Софию — деревянную поставила, вероятнее всего, Ольга примерно в девятьсот пятьдесят седьмом году для сохранения креста животворного дерева, которым благословил княгиню константинопольский патриарх. В тысяча семнадцатом году деревянная София сгорела. Это натолкнуло Ярослава на мысль построить каменный собор, потому что ремонт ничего, собственно, не давал. Если даже предположить, что Ярослав в самом деле между шестнадцатым и семнадцатым годами поставил деревянный собор, а затем на его месте соорудил каменный, то ученый не может отождествлять эти два сооружения. Но, видимо, этого господина профессора интересует лишь стремление опередить нас, потому что в шестьдесят седьмом году мы отмечаем девятьсот тридцать лет со дня окончания строительства Софии, так вот, как говорится, получайте девятьсот пятьдесят лет, которые открываю для вас я, профессор Оссендорфер!

155