Отава подошел к окошку дежурного администратора и спросил, не остановились ли в гостинице столичные художники. Ему сразу не ответили. Ибо не так легко удовлетворить любознательность первого попавшегося, хотя все жители гостиницы и заполняют длинные анкеты, где указано и кто они, и откуда, но никто этих анкет никогда не читает, кроме того, нужно помнить, что на регистрации люди сидят вовсе не для того, чтобы отвечать на вопросы, и вообще трудно сказать, кто должен делать это в гостинице, возможно, и никто, ибо кому это нужно. Но все-таки если уж товарищу так крайне необходимо знать, то, кажется, в их гостинице никаких художников — ни столичных, ни из других городов — не было, но могут быть, вот тогда, пожалуйста, и приходите и спрашивайте.
Эти разглагольствования («и не без морали») немного развеселили Отаву, и он принялся обходить все центральные гостиницы уже совершенно сознательно, — сначала «Интурист», потом «Киев», далее «Москва», «Днепр». В «Днепре» ему сказали, что, кажется, художники на седьмом этаже. Тогда он поднялся лифтом на седьмой этаж, пробуя по дороге определить, в какой цвет окрашен этот этаж, потому что в «Днепре» каждый этаж имел свою окраску, но так и не отгадал, зато дежурная по этажу обрадовала его, указав ему номер, в котором остановилась Зыкова.
— Вы тоже к ней? Там уже полно, — не совсем вежливо сказала дежурная.
— Нет, я нет, — торопливо промолвил Отава. — Я просил бы вас только…
— Так, так… — Дежурной, видимо, хотелось исправить свою бестактность. — Пожалуйста…
— Передайте ей, что ее искали и… спрашивали…
— Сейчас и передать?
— Ну, потом… когда будет выходить…
— А если только завтра?
— Ничего, все равно. Пускай и завтра. Просто скажете.
— Хорошо. Я скажу. — Дежурная смотрела теперь на профессора с плохо скрываемым любопытством.
— Благодарю вас, — сказал Отава, — благодарю и кланяюсь…
Дежурная еще больше удивилась. Многих чудаков она видела. Но чтобы так вот кланялись? Иностранцы, правда, могут поклониться, но молча.
Отава пошел домой. Снова шел по Крещатику. Интересно: сколько раз киевлянин, живущий в центре, проходит за свою жизнь по Крещатику? Он еще отпирал дверь, когда услышал в глубине квартиры телефонный звонок. Наверное, товарищ хочет пригласить его на партию в шахматы. Позвони, позвони! Вчера я тебя беспокоил, сегодня ты меня. Так и проходит жизнь. Взаимно, или, как когда-то говорили наши классики, обоюдно. Он закрыл за собой дверь, взъерошил волосы. Телефон продолжал звонить. Шахматисты — люди терпеливые. Пускай позвонит. Отава снял наконец трубку, сказал:
— Так что? E два — е четыре?
— Это вы меня искали? — спросила она на том конце провода, и у Отавы так задрожало все внутри, что он чуть было не уронил трубку.
— Очевидно, — сказал он измененным голосом, будто мальчишка, застуканный на недозволенном поступке.
— Послушайте, — торопливо промолвила она совсем-совсем близко от него, — я, кажется, схожу с ума… Вы могли бы? Я хочу с вами повидаться…
— Да, — сказал он. Больше ничего не мог сказать, просто исчезли все слова и пропал голос. Неужели? О, неужели это правда? Но это же бессмыслица!
— Где? — спросила она так же коротко, быть может, переживая то же самое, что и он.
— Ну, — он заколебался, — там… возле гостиницы…
— Нет, только не здесь, — быстро возразила она, — я не хочу…
Он понял, что она боится встретить свою братию. «Братцы-население».
— Тогда… — Он лихорадочно подыскивал место. Ведь она впервые в Киеве. — Напротив гостиницы, там фонтаны… Вы, наверное, заметили…
— Не хочу фонтанов…
Видимо, она не хотела быть среди людей, стремилась к уединению, тишине… Но где? Где?
— Вспомнил, — почти весело сказал Отава, — вы идите из гостиницы направо и прямо, прямо… Там увидите лестницу перед музеем… Два каменных льва…
— Нет, нет, только не музей!
— Тогда поднимитесь еще выше. Там огромное здание Совета Министров. Сейчас вечер, ни одного человека. Камень и камень.
— Вы тоже, наверное, каменный, — сказала она. — Хорошо. Возле камней.
— Я уже иду, — сказал он, боясь, что она передумает. — Через двадцать минут буду там.
Отава пришел первым, как и надлежит мужчине. Таи не было. Он подождал немного и пошел вниз по тротуару, неожиданно встретил ее сразу же за кованой решеткой внутреннего двора Совета Министров.
— Все как-то так вышло, — начал он извиняющимся тоном, но она закрыла ему рот ладонью и прошептала:
— Я так перепугалась!
— Чего?
— Темноты, колонн и… камней…
— Один доморощенный мудрец так написал об этом здании: «Зданию немного вредит излишняя монументальность и гипертрофированный ордер, лишенный какого-либо тектонического смысла».
— Перестаньте, — попросила она.
— Уже. — Он попытался засмеяться, но не вышло. Чувствовал себя мальчишкой, который впервые вышел на свидание с девушкой. — Мы не будем продолжать нашу дискуссию об искусстве?
— Перестаньте! — дочти крикнула она. — Если вы не… то я уйду…
— Простите, пожалуйста, у меня в самом деле невыносимый характер…
— Я, наверное, уйду, — неожиданно сказала она, — ибо все это ни к чему…
Отава не знал, что и ответить.
— По-моему, мы оба не совсем нормальны, — наконец засмеялся он.
— Не подумайте, что я истеричка. Мне хочется что-то сделать… Но… С этим этюдом… Просто очень хотелось выставиться именно в этом городе…
— Ошеломить провинцию?
— Нет.
— Показать себя?