Диво - Страница 118

118

— Можно подумать, что целая немецкая армия вступила в Киев только затем, чтобы создать, как вы говорите, мне надлежащие условия для великого открытия в Софийском соборе. — Отава уже откровенно насмехался над Шнурре, но тот игнорировал насмешки, не обращал на них внимания, он был настроен на серьезный, даже торжественный лад, он встал и провозгласил, будто полномочный представитель перед иностранным посланником или корпусом журналистов:

— С завтрашнего дня в вашем распоряжении будет все необходимое, и вы должны сразу же начать реставрационные работы с таким расчетом, чтобы открыть только самые ценные росписи в кратчайший срок.

— Это нужно вам для молниеносного окончания войны? — поинтересовался Отава.

— Еще раз повторяю: забочусь о вас, профессор Отава. Поверьте мне: мы и сами смогли бы провести все необходимые работы. С нашей точностью и терпеливостью, с нашим непревзойденным художественным опытом…

— Что же вас сдерживает? — Теперь Отава уже знал, чего от него хотят, он мог спокойно вступить в спор с Шнурре. — Начинайте хоть завтра, но без меня. Конечно, мне тяжело так говорить о соборе, но я ничего не могу поделать. Вы завоеватели. Вы могли уже давно уничтожить и меня, ж собор, и город… Если бы я был великим полководцем, если бы я был главнокомандующим, очевидно, все сделал бы для того, чтобы не отдать врагу Киев, который для меня лично величайшая святыня нашей истории, но раз уж так случилось… Я могу лишь отказаться от какого бы то ни было содействия врагу — вот и все.

— Я все-таки советовал бы вам обдумать мое предложение.

— Если вы предполагаете, что у меня не было времени для анализа своего поведения еще за колючей проволокой, а потом вчера в гестапо, то вы глубоко ошибаетесь. На все ваши и чьи бы то там ни было вражеские предложения только «нет»! Больше ничего.

— Никогда не нужно выражаться категорично, всегда нужно оставлять хотя бы узенькую тропинку для отступления.

— Не привык.

— Вы еще не выслушали меня до конца.

— Не вижу в этом необходимости.

— И все-таки. Не думайте, что я буду угрожать лично вам. Это было бы тривиально и недостойно даже. Но вы правы в одном: в том, что все могло уже быть уничтожено. Да, вы не ошиблись. И если сегодня еще не все уничтожено, то завтра это может случиться. Мы не скрываем своих планов. На месте Ленинграда, по приказу фюрера, будет создано большое озеро для наших яхтсменов. На месте Москвы мы посадим бор. Кажется, там хорошо растет сосна. Можно будет развести там березовые рощи. Это так прекрасно: белые березы как воспоминание о бывшей Руси. А на месте Киева? Что ж, очевидно, мы не станем тратить зря ни единого клочка плодородной украинской земли. Лучше всего, если здесь заколосится золотая пшеница. Что вы на это скажете?

— Наконец вы заговорили настоящим своим языком.

— Так вот: Украина должна будет стать для нас поставщиком хлеба, сырья и рабов. Жизнь аборигенов, которые тут уцелеют, будет низведена до однозначности, до примитива. Никакой истории, никаких воспоминаний о прошлом величии. Только погоня за куском хлеба насущного, повседневного, только работа. Что вы на это скажете?

Отава молчал. Он и сам это уже передумал сотни и тысячи раз, не верил, что такое может быть, но перебирал наихудшие предположения, готов был ко всему. И все-таки не стерпел:

— Врете! Не удастся!

— Вашего народа уже нет. Украина вся уже завоевана войсками фюрера. Но зачем нам политические дискуссии? Мы с вами люди искусства и истории. Может, я нарочно сгустил краски, чтобы вас напугать. Может, слишком далеко заглянул в историю. Нас ждут дела неотложные. Само провидение послало меня, чтобы я не только спас вас от простого физического уничтожения, но еще и дал возможность реабилитации духовной. Открою вам еще одну большую тайну, о которой тут не может знать никто. Мы создаем невиданно большой музей мировой культуры на родине фюрера, в городе Линц. Там будет собрано все созданное высочайшим проявлением германского духа и все лучшие достижения варваров. Две или три наиболее показательных фрески Софийского собора мы тоже поместим в музее, а под ними напишем: «Открыта профессором Отавой в Софийском соборе в Киеве». Вы прославитесь на весь мир. Поймите! Художники, которые строили этот собор, неизвестны. Весь мир наполнен анонимами, великими и никчемными. Но вы подниметесь над всеми!

— Более всего я поднимусь в тот день, — медленно произнес Отава, когда всех вас вышвырнут с моей земли, из моего города, из моей жизни.

— Я советовал бы вам подумать, профессор Отава. Армия фюрера непобедима. Все ваши упования напрасны. Вас ждет либо слава вместе с нами, либо…

— Я не боюсь ничего, — сказал Отава.

— У вас есть сын. Вы должны позаботиться и о его будущем.

— Не нужно трогать ребенка.

— К сожалению, в зоне военных действий…

— Прошу вас прекратить этот разговор, — устало произнес Отава, — все равно вам ничего не удастся добиться от меня. Никакими угрозами!

— Ну что же, — развел руками Шнурре, — я очень сожалею, профессор Отава, я сделал все, что мог. Проявил максимум терпения.

— Да. Вы в самом деле проявили терпение, достойное удивления.

— Надеюсь все-таки, что мы еще увидимся, — уже направляясь к двери, как-то вроде бы гмыкнул Шнурре.

— Возможно. Только при других обстоятельствах.

— До свидания, — сказал немец. — Вы слышите: я говорю «до свидания».

— Возможно. — Отава провожал его так, будто сила была на его стороне, а не на стороне штурмбанфюрера.

118