Диво - Страница 117

117

— Возможно, в ваших планах София тоже подлежит этому… — Отава боялся повторить страшное слово, но Шнурре выручил его:

— Не надо говорить об уничтожении. В особенности же когда речь идет о Софии. Но вы угадали, что речь пойдет именно о ней. На ней совпадают наши с вами интересы.

— Не вижу, — сказал Отава.

— Сейчас объясню. Но перед тем должен сказать вам со всей откровенностью, что мы все могли бы сделать и без чьей бы то ни было помощи. Вам не нужно лишний раз подтверждать мою квалификацию, — стало быть, если бы я захотел и взялся сам, то… Но я подумал так: а почему бы не сделать доброе дело, почему бы не помочь своему коллеге профессору Отаве, почему бы не предоставить ему возможности приложить и свои усилия?

— Я не просил у вас ничего, — напомнил Отава.

— Точно. Вы не просили, профессор. Но представьте себе: я прошу вас. Не приказываю, не заставляю, не принуждаю, а именно прошу. И прошу, учитывая ваши научные интересы, — ни более ни менее. Мы с вами люди, находящиеся на одном и том же уровне умственного развития…

— Психологи утверждают, — насмешливо заметил Отава, — что между людьми, находящимися на одинаковом уровне, господствуют антагонистические тенденции…

— Можете убедиться, что психологи тоже ошибаются. Ибо я не только не отталкиваюсь от вас, наоборот… Нас с вами объединяет София, точнее, ее фрески, быть может, единственные в мире фрески одиннадцатого столетия, прекрасно сохранившиеся…

— Что вы хотите с ними сделать?! — испуганно воскликнул Отава, вскакивая с кресла и чуть не бросаясь на Шнурре.

— Успокойтесь, мой дорогой профессор, вашим фрескам ничто не угрожает. В особенности если учесть, что почти все они скрыты под слоем позднейших записей. Ваши предшественники, к сожалению, не отличались пиететом к старине. В свое время пренебрегли даже указанием императора Николая Первого, который, осматривая открытые в Георгиевском приделе Софии древние фрески, сказал митрополиту Филарету: «Фрески эти следует оставить в таком виде, как они есть, без обновления». Но такова уж художническая натура: во что бы то ни стало, даже вопреки строжайшему запрету, проявить свои так называемые способности, оставить после себя след, если даже это будет след бездарный, варварский. Сквозь столетия вижу я протоиерея этого собора Тимофея Сухобруса, представляю, как этот обыкновенный ключник собора, присмотревшись к тому месту на малом своде, где отвалился кусочек штукатурки, заметил изображение звезды, а ниже — лики ангелов и серафимов и греческие буквы. Это был благородный человек! Он сразу понял, что встал на путь великого открытия… Русский император тоже оказался человеком высокой культуры… Но что же дальше? Какой-то подрядчик нанимает обыкновенных поденщиков, и те железными стругами соскребают с фресок штукатурку. Варвары!

— Кстати, фамилия этого подрядчика была Фохт, — сказал Отава, не выражая своего удивления осведомленностью, проявленной Шнурре в отношении истории открытия в Софии старинных фресок.

— Фамилия здесь не играет роли, — отмахнулся Шнурре, — меня как ученого возмущает только варварство этих людей, их дикость, если хотите… Но еще больше возмущают меня так называемые художники, которые потом «подрисовывали» фрески: какой-то богомаз Пошехонов, иеромонах Иринарх из Лавры, священник собора Иосиф Желтоножский…

— Даже их можно оправдать, — снова заговорил Отава, — потому что они все-таки по-своему заботились о сохранении произведений искусства. Это не то что взорвать Успенский собор…

— Я уже сказал, что это — трагедия… Однако София цела, и вы должны нам помочь… Вернее, мы вам поможем… Вы не спрашиваете, в чем именно? Я вас понимаю… Вы не хотите спрашивать, вы не хотите сотрудничать с нами. Но поймите, что тут наши интересы совпадают.

— Никогда! — Отава снова подскочил. — Слышите, никогда!

— Вы еще не слыхали моего предложения.

— Все равно я отвергаю его!

— И все же выслушайте. — Шнурре отпил из рюмки, вытер губы, он не торопился, у него был вид человека, у которого в распоряжении вечность, зато Отава весь напрягся, будто готовился к прыжку, но штурмбанфюрер сделал вид, что не заметил состояния своего собеседника, снял со свечи нагар, подул на обожженный палец, продолжал говорить спокойно и рассудительно: Вы немного отреставрировали фрески… Нужно сказать, что сделано это прекрасно, именно так я только и мог представлять вашу работу… Можете не говорить мне, я и так знаю, что реставрационными работами руководили вы… Но разрешите и одно замечание… Вы проводили эти работы без определенного плана. Не отделяли главного от второстепенного. Не вели поиска самого ценного в первую очередь, а уж потом что останется. Вы пренебрегли главнейшим принципом всех открытий: прежде всего открывать нужно великое! Только тогда прославишься.

— Я не привык зарабатывать славу на чужом труде, — спокойно произнес Отава, отходя в тень, — да и какая может быть еще слава рядом с гениальным художником, творившим девятьсот лет назад?

— Слава первооткрывателя — разве этого мало? Иероглифы без Шампольона так и остались бы бессмысленными картинками. Троя без Шлимана считалась бы выдумкой пьяного неграмотного Гомера, любившего побасенки… Но речь идет не об этом… Я слишком много сегодня говорю, но у меня был очень трудный день. И все же, видно, я не забыл о вас и пришел, чтобы довести наш вчерашний разговор до конца. Короче: мы вам создадим все условия, чтобы вы прославились открытием чего-то великого в соборе. Представьте себе: гениальная, неповторимая фреска, уникум!

117