Диво - Страница 45

Изображение языческого святого жило в фантазии профессора Отавы. А на широкой, действительно мастерски сделанной роговой доске сохранились лишь невыразительные цветные пятна.

— Не удивляйтесь, — сказал профессор, — этой вещи свыше тысячи лет. К тому же она вырыта из земли.

— Никто ее не сохранил, — снова натолкнул на излюбленную тему Бузина.

— Да, никто не сохранил, никто не интересовался. Как, между прочим, и у нас сейчас происходит с древними иконами.

— Нет, нет, народ должен знать свои сокровища, все принадлежит народу, — важно сказал Бузина, и профессор, хотя произнесены были самые общие слова, снова с симпатией посмотрел на молодого ученого: тот необычайно точно угадывал душевное состояние своего собеседника и мгновенно настраивался на его лад. Кто это мог сказать ему, что Бузина сякой и такой, тупой и недалекий! Какая низкопробная ложь!

— Кстати, я хотел посоветоваться с вами относительно одного издания, осторожно промолвил Бузина, причмокивая от восторга перед иконой Юрия-змееборца, где Юрий в красных портах на черном коне разил огнедышащего дракона. — Речь идет о сохранении ценностей и… как бы это вам сказать?.. в какой-то мере похоже на покрывание икон олифой…

— Так давайте сядем, — указывая на старинное кресло венецианской работы, пригласил Отава, сам тоже располагаясь на своем рабочем стуле за столом. Бузина воспользовался предложением профессора, начал рассматривать причудливую резьбу кресла, в котором утонул. Красноватые мавры несли на своих крепких плечах подлокотники, на высокой спинке резвились козлоногие фавны, из-под резных ножек выглядывали еще какие-то раздавленные мифологические физиономии. Вероятно, триста или четыреста лет назад везли через Адриатику в Венецию далматинские дубы, и мастер, стоя на берегу канала, еще издалека, выбирал себе бревно, приказывал доставить его в свою мастерскую и уже там принимался за работу и колдовал над одним таким креслом год, а то и несколько лет, и жизнь его измерялась не количеством прожитых лет, а количеством сделанных чудо-кресел, как у Страдивариуса количеством скрипок.

— Умели когда-то люди делать вещи, — вздохнул Бузина. — Сразу видна опытная рука. Завидую опытным людям. Только они могут много сделать. Вот как вы, Гордей Всеволодович.

— Ошибаетесь, дорогой мой, — раздумчиво произнес профессор. Когда-то, в ваши годы, я тоже так думал. И, оказывается, глубоко ошибался. Чем дольше живешь, тем, казалось бы, больше сделал, а получается почему-то наоборот: с каждым годом все больше и больше остается незаконченного, незавершенного, ты буквально утопаешь в незаконченных делах и замыслах, задыхаешься от нехватки времени и силы, делаешь все кое-как и все хуже, все поверхностнее, жизнь превращается в какой-то сумасшедший галоп, и кажется тебе, что если ты и делал когда-либо что-нибудь старательно, обдуманно и спокойно, то разве что в самом раннем детстве, когда шмыгал носом, сопел, ковырялся в ухе, строгал палочку или вылепливал хатку из мокрого песка.

— Ну, я с вами не согласен, — решительно возразил Бузина. — Вы так много сделали!

— А вот поживете еще двадцать или пятнадцать лет, которые нас с вами разделяют, и убедитесь! — почти шаловливо хлопнул по столу профессор. — Но мы заговорились. Вы что-то хотели мне сказать. Прошу вас.

— Речь идет об очень важном… — Бузина не мог подобрать слов. — Я хотел с вами посоветоваться, Гордей Всеволодович, как со старшим товарищем, которого я ценю и уважаю… Ваш авторитет…

— Не нужно об этом, — остановил его профессор. — Лучше о деле.

— Видите ли, это такой деликатный вопрос… Речь идет о… как их… о мозаиках…

— Очевидно, об альбоме наших киевских мозаик? — быстро добавил профессор, которому сразу в речи Бузины послышалось что-то от того молодого руководителя, с которым он недавно имел беседу.

— Да, да, — обрадовался Бузина, — именно о нашем альбоме. Это необыкновенная ценность, о которой люди должны знать. Не издать такой альбом было бы преступлением.

— Да, это было бы преступлением, — согласился профессор.

— Что бы о нас говорили наши потомки?

— В самом деле, они сказали бы что-нибудь очень злое.

— Поэтому мы должны приложить все усилия, чтобы он был издан.

— Насколько мне известно, никаких усилий не требуется, — спокойно промолвил профессор, — альбом уже отпечатан, и весь тираж лежит в типографии.

— Да, но… — Бузина запнулся, однако сразу же, наклонившись вперед через поддерживаемый резным мавром подлокотник к Отаве, горячо зашептал: Но ведь там стоит фамилия Паливоды…

— Ну и что? — Отава сделал вид, что ничего не знает.

— Но ведь он враг народа.

— Не знаю, как можно заниматься древнерусскими мозаиками и быть врагом народа. Для меня это — непостижимо!

— Враги коварны!

— Согласен с вами. Но при чем здесь профессор Паливода? Это честный ученый.

— С фамилией Паливоды альбом выйти не может.

— Так что же я могу поделать? — Профессор встал точно так же, как в кабинете молодого руководителя. Но Бузина продолжал сидеть в венецианском кресле. Небрежно барабаня пальцами по животу дубового фавна, наверняка зная, что профессор отсюда не убежит, как убежал из учреждения, да и зачем он должен был бежать из собственного дома?

— Мне предложили поставить свою фамилию под предисловием, — скромно молвил Бузина.

— Вам?

— Чтобы сберечь мысли профессора Паливоды.

— Но ведь это же не ваши мысли, а профессора Паливоды!

— Имя ничего не значит. Для человечества главное — ценность. Авторством никто никогда не интересуется. Разве не все равно, кто изобрел колесо?