Диво - Страница 44

— Ученый он был безукоризненный! — твердо сказал Отава.

— А я разве что? — удивился молодой руководитель. — Я тоже ничего о нем как об ученом. Но как сказал поэт: «Ученым можешь ты не быть, а гражданином быть обязан».

Отава пожал плечами. Цитата была не совсем точной, но какое это, в конце концов, имело значение?

— Так что же мы будем делать с этими… как их?.. с мозаиками? — снова заладил свое молодой человек.

— Нужно издавать! — В этом у Отавы не было никаких сомнений.

— А я разве говорю — не издавать? Нельзя не издавать! Все уже знают, уже тираж готов.

— Так в чем же дело? — Отава делал вид, что никак не поймет, к чему клонит его собеседник.

— А Паливода? — вскочил тот и пробежался по кабинету.

Отава молчал, и руководителю понравилось его испуганное молчание.

— Я понимаю, что вы тоже этого не хотите. Ибо вы — честный советский ученый. Мы тут долго советовались, и вот есть такое мнение, — он пристально посмотрел на Отаву, — предложить вам, чтобы вы подписала предисловие и комментарий к этим… как их?.. мозаикам, значит, вместо Паливоды… Вы известный специалист, вас всюду знают. К тому же еще и, — он засмеялся наивно, как смеются парни на гулянке, — и фамилии же у вас казацкие: Отава, Паливода…

— Нет, я не могу этого сделать, — поднялся Отава.

— Да вы сядьте! Куда вы? Не нужно горячиться. Спокойно подумайте…

— Нет! — Отава уже направился к двери.

— Но ведь, товарищ профессор…

— Никогда! Я только ученый. Моя специальность — древнее искусство…

— Но мы с вами…

— Я не могу продолжать этот разговор. — Отава уже держался за дверную ручку.

— Ну, хорошо. Кого бы вы нам посоветовали?

— Не знаю. Не могу быть вам полезным.

А через два дня к Отаве домой притащился Бузина. Еще в коридоре он уставился глазами в развешанные иконы на высоких, покрашенных в черный цвет стенах, в восторге воскликнул:

— Товарищ профессор! Я склоняюсь перед вами!

— Ну зачем же такие суперлятивы? — смутился Отава, не привыкший ни к выражению, ни к слушанию неприкрытых комплиментов.

— Это же такое богатство! — разливался в своем восторге Бузина. — А этот черный фон! Это же просто чудо.

Отава сам выдумал черный фон для икон в коридоре, — кажется, именно этим окончательно доконал свою бывшую жену, которая еще соглашалась как-то существовать в музее, но уже в черноте могилы — ни в коем случае! Бузина был первым, кто похвалил черный коридор, и у Отавы невольно зародилось чувство симпатии к молодому научному сотруднику. Он посмотрел на него внимательнее и заметил, что у молодого человека весьма эффектная внешность. Высокий, крепко сложенный, почти атлет, густые черные волосы, настолько густые, что ему позавидовали бы все лысеющие и начисто лысые, большие выразительные глаза, будто на фреске. Чтобы как-то проявить свое расположение к гостю, Отава попытался пошутить:

— У нас с вами совпадают вкусы, коллега. Не потому ли, что наши фамилии имеют в себе нечто общее? Они — растительного происхождения.

— В самом деле, — обрадовался Бузина. — А вот у нас в классе, когда я учился в школе, было полно фамилий животного происхождения. Коровченко, Бугаенко, Заяц, Волк, Бык.

— Очевидно, все-таки фамилии растительного происхождения — самые древние, — высказал предположение профессор.

— Да, да, — согласился Бузина, — а фамилии животного происхождения это вторая очередь.

— И уже после этого идут фамилии, производные от профессий: Гончар, Швец, Стельмах, Меняйло, Кравец, Коваль, Лупий, Орач. Между прочим, по этому принципу с течением времени давали повторные имена христианским святым. Илья-громовержец или пустынник, Николай-чудотворец, Симеон-столпник. Я покажу вам необычайно редкостную икону с изображением Ильи-пустынника. Обратите внимание на фон. Приходилось ли вам видеть когда-нибудь икону, написанную словно бы не на липовой доске, а на старинной слоновой кости? Гляньте. Абсолютная иллюзия пожелтевшей слоновой кости! И этот тон сохранился в неприкосновенности с одиннадцатого столетия! Вы можете представить?

— Очевидно, икона была покрыта позднейшими записями? — высказал догадку Бузина.

— Восемь слоев олифы! — воскликнул профессор. — Я снял их один за другим собственноручно, не доверяя ни одному реставратору.

— Но ведь именно эти слои и спасли то, что было написано еще в одиннадцатом столетии. И то, что когда-то казалось злом и варварством, теперь превратилось в пользу, — вслух размышлял Бузина.

Профессор посмотрел на молодого ученого с еще большей симпатией. Кажется, он вовсе не такой уж и безмозглый, этот Бузина. Способен восторгаться, разбирается в иконах. Уже за одно лишь это ему можно простить все.

— Даже Пушкин, — уже и вовсе разошелся Бузина, — даже Пушкин! Помните: «Художник-варвар кистью сонной картину гения чернит»… Не понял великий русский поэт. Ведь что делал художник-варвар? Он покрывал олифой старую икону, чтобы уберечь ее от порчи. А олифа через каких-нибудь там восемьсот лет темнела, и уже новый «художник-варвар» зарисовывал эту потемневшую икону своим сюжетом и тоже покрывал его олифой. И так под теми темными напластованиями жила древняя икона, пока такой вот чародей, как вы, Гордей Всеволодович, не освободили ее, не показали миру.

— А теперь я покажу вам и вовсе невероятную вещь, — таинственно сказал Отава, — изображение языческого, дохристианского бога на пластине, сделанной из турьих рогов. Слыхали ль вы когда-нибудь о подобном?

— Никогда не слыхал, — в тон профессору промолвил Бузина, поднимая свое тренированное тело, чтобы шагнуть на цыпочках за хозяином.