Диво - Страница 43

Но ведь Отава и мысли не допускал о том, что он будет бежать или спасаться. Он носился по Киеву на своей телеге и знай собирал мешки с песком и возил их в Софию, он выканючивал песок, иногда просто брал… где плохо лежало, а то и просто крал, памятуя, что в святом деле все средства хороши; вскоре его знали во всем городе и называли «профессор с конем» или же «тот профессор, который песок ворует».

Коня у него реквизировали. Еще и пригрозили, когда он раскричался об антипатриотизме и варварстве майора, который прибег к подобному насилию над профессором.

В Святошине, Голосеевском лесу киевские ополченцы готовились к обороне города на крайний случай. Для Отавы крайний случай уже настал. Он попытался записаться в ополченцы, но натолкнулся на какого-то слишком уж спокойного командира, который посоветовал профессору эвакуироваться, пока есть время.

— Такими людьми мы не имеем права рисковать, — сказал он.

В академии Отаве объяснили, что он пропустил свою очередь.

— Да мне лично все равно, — растерянно произнес Отава, — мне лишь бы мальчишку как-нибудь… Да еще иконы… У меня большая коллекция… Это ведь ценность.

Кто-то посоветовал Отаве направиться на товарную станцию, откуда отправлялись эшелоны. Дескать, там всегда можно найти вагон, договориться.

Профессор с маленьким Борисом, которого он крепко держал за руку, полдня толкался среди невероятной неразберихи, царившей на товарной станции, никого не мог найти, никто ему ничего не мог не то что пообещать, а даже посоветовать. Все разговоры, которые он начинал с тем или другим ответственным человеком, были приблизительно такими:

— Товарищ, нет времени. Говорите конкретно: что вам нужно?

— Ну, хотя бы вагон.

— Вагон?

— Да. Один-единственный.

— Один вагон? Целый вагон?

— Ну, хотя бы вон тот, небольшой, двухосный.

— Небольшой! Это он называет небольшой!

— У меня коллекция. Ценность. Государственного значения.

— Люди — вот наша величайшая ценность. У меня в вагоне нет места даже для одного человека! Ясно?

Отава снова метнулся в академию, но там все заканчивалось: в кабинетах уже не было энергичных молодых людей, полы в коридорах усеяны были ненужными бумагами, которые неприятно шуршали под ногами. Неожиданно навстречу профессору попался молодой научный сотрудник Бузина. Он радостно схватил Отаву за локоть.

— Товарищ профессор, а я вас ищу! Отправляю институтские сейфы. Нужно, чтобы вы сдали все летописи и литературу, существующую лишь в одном экземпляре.

— Я все это уже сдал. — Отаве не очень хотелось иметь дело с Бузиной. — И вы прекрасно об этом знаете.

— Да, да, но я думал…

— Не замечал за вами этой способности раньше.

— Я хотел помочь вам, товарищ профессор.

— И так помогли, что я ничего не могу… эвакуировать… Оставить все врагу?

— Что поделаешь? — Бузина развел руками. — Мы должны спасать самое ценное.

— А кто это определяет?

— Ну… все мы…

— Например, вы едете возле сейфов… А есть ли там место хотя бы для меня?

— Я не… я не компетентен, товарищ профессор, но место должно быть…

— Должно? Благодарю вас.

Отава поклонился и быстро побежал вниз по ступенькам. Куда торопился и сам не знал. Еще несколько дней метался по Киеву. Эвакуироваться? Но ведь он не может! Он не такая ценность, как Бузина!

Бузину Отава возненавидел еще три года назад. До того не обращал на него внимания. Знал, что есть такой в институте, удивлялся, правда, как могло задержаться такое Ничто в институте, как оно могло прибиться к материку науки, но и только. Извечным недостатком Отавы было невнимание к людям, какая-то равнодушная терпимость и к злым и к бездарным. «И ненавидим мы, и любим мы случайно». Видимо, и женился он точно так же, с равнодушной случайностью, и жену себе не, выбирал, а просто взял, потом оказалось, что жить они вместе не могут. Она так и заявила: «Не могу я среди этих икон! Мне люди нужны!..» Только и смог, что выпросить у нее сына.

А Бузина? Так и жил бы себе в своей незаметности, быть может, еще и добрым человеком считался бы, но произошло событие, показавшее в Бузине новую грань, которая опять-таки кому-то была и по душе, но у профессора Отавы вызвала чувства, близкие к отвращению.

Коллега Отавы профессор Паливода подготовил к изданию большой многокрасочный альбом с софийскими и Михайловскими мозаиками. Об этом альбоме было много разговоров, о нем раззвонили даже за рубежом; кажется, обещали повезти его на всемирную выставку в Нью-Йорк. Предисловие и комментарии к альбому печатались на шести языках. Событие!

Но внезапно профессор Паливода, составитель альбома, автор предисловия и комментария, куда-то исчез. Впоследствии в институте было разъяснено, что профессор Паливода — враг народа. Профессора Отаву пригласил к себе один из руководителей института.

— Что ж будем делать, товарищ профессор? — спросил он.

— Не понимаю, — обиженно произнес Отава.

— Альбом этот ваш… Эти… как их?.. Мозаики…

Отава как-то не мог сразу связать факт исчезновения Паливоды с мозаиками, ибо что ни говори, а расстояние во времени — невероятное: мозаики делались в одиннадцатом столетии, а профессора Паливоды не стало в двадцатом.

— Наши мозаики уникальны, — совершенно искренне сказал Отава.

Молодой руководитель в душе удивился наивности профессора, но не высказывал этого.

— Это я знаю, — все так же обеспокоенно продолжал он. — Но ведь этот… как его?.. Паливода… Подвел он нас… Не тем человеком оказался…