Диво - Страница 64

Собственно, и не заявился, а прибыл вполне осознанно, выбрав заранее адрес профессора, даже наверняка зная, что Отава не эвакуировался в тыл, более того, зная даже о том, что Отава выпущен из концлагеря, следовательно, профессор стоял перед лицом неотвратимости, имел уже в одной руке жизнь, а в другой смерть, а если сказать точнее, то в обеих у него была уже смерть, и только чудом он временно отодвинул ее и очутился среди живых, а живой, как известно, думает о живом. Руководствуясь этим твердым принципом, и отыскал его небритый человек в старом кожаном пальто с поднятыми плечами, видимо, хорошенько набитыми ватой или еще чем-то, что в таких случаях подкладывают портные, в изрядно поношенных брюках, которые оставляли достаточный промежуток над затоптанными в грязи туфлями для того, чтобы охочие могли полюбоваться дырками в носках у человека, а уж заодно и его немытыми пятками.

Первый его разговор состоялся с бабкой Галей, но велся этот разговор на такие странные и запутанные темы, что бабка Галя ничего не поняла и лишь выразила догадку, что гость, наверное, пришел к самому профессору, а не к ней, ибо она все-таки хотя и живет здесь дольше, чем сам профессор, но всегда была в нынче есть просто бабка Галя, а профессор — это все-таки профессор, к тому же у нее на кухне сидит кума из села Летки, а в Летки теперь попробуй доберись, куме нельзя задерживаться здесь долго, она привозила молоко тем супостатам, которые живут ниже этажом, только потому ее и пропускают в Киев и в этот дом, — чума на них всех! Профессора же она сейчас позовет, да вот он и сам идет.

— Вы ко мне? — спросил Гордей Отава, услышавший мужской голос и немного заколебавшийся — выходить ли ему или нет; но потом все же решил, что лучше пойти и посмотреть.

— Именно к вам, пан профессор, — наклонил нестриженую голову незнакомец. Свою фуражку он держал в руке (это было типичное довоенное изобретение наших портных: что-то полувоенное, полумилицейское, полужокейское, — но его охотно носили, особенно же те, кто уделял большое внимание одежде, надеясь с ее помощью возместить все то, чего не хватало в характере: прежде всего мужской твердости и мужества). Видимо, незваный гость тоже чувствовал себя увереннее в своей фуражке, но в чужой квартире полагалось ее снимать, а тут еще перед тобой сам хозяин, сам профессор Отава.

— Добрый день, пан профессор, — добавил незнакомец почти льстиво и вроде бы торжественно, отчего Отаве уже и совсем стало смешно — он хмыкнул, как бывало на занятиях, когда студент отвечал ему какую-нибудь глупость; после небольшой паузы сказал:

— К сожалению, никакой я не пан, а заодно и не профессор. Просто один из граждан, оставшихся на оккупированной территории.

Незнакомец посмотрел на Отаву с крайним изумлением. Видимо, в его задачу не входило вступать в терминологические споры с профессором, к тому же он напрасно потерял свое время на беседу с бабкой Галей, поэтому пришелец решил сразу же взять быка за рога.

— У вас есть фарфор для продажи? — спросил он, оглядываясь по сторонам, хотя конечно же, кроме них, здесь никого не было и никто не мог их услышать.

Однако некоторые движения действуют магически. Гордей Отава тоже оглянулся, пристально взглянул на незнакомца, шагнул к нему ближе и тихо, подавляя иронию, которая могла быть здесь уместной, спросил:

— Это что? Пароль?

Тогда мужчина испугался уже по-настоящему, отскочил от профессора, мгновенно вспотел, расстегнул верхнюю пуговицу кожаного пальто, открывая грязный, свернутый в трубочку воротник сорочки, и, держась пальцем за горло, поглаживая себе шею так, будто хотел вытолкнуть из себя слова, промолвил:

— Я к вам с серьезным предложением. Если имеете фарфор или серебро, гобелены бельгийские тоже… меха идут в первую очередь… Но это так, главное же для меня фарфор… Тут я, — рука с фуражкой застыла в театральном жесте, — тут уж, будьте ласковы… Веджвуд, Копенгаген, Мейсен, Херенде… Можно и наш… Гарднера, Кузнецова… Вы не слыхали? — Он наклонился к профессору. — Они уже вывезли весь фарфор из нашего музея… Коллекцию графини Браницкой… Сказка! И все — в неизвестном направлении!

— К сожалению, — сказал профессор Отава, — я не торгую фарфором и, кажется, даже не имею… Только иконы…

— Иконы! — всплеснул руками мужчина. — Древнерусские иконы! Четырнадцатый век! Семнадцатый век! Слыхал! Ей-богу, слыхал!

— Одиннадцатый, — сказал Отава, — одиннадцатый, на кипарисовых досках. Вас это устраивает? А теперь — убирайтесь вон!

— Иконы они тоже вывезли из музея. Целая комната икон. Колоссальное богатство! И тоже — в неизвестном направлении. Но если вы…

— Вон! — повторил Отава и пошел от незнакомца.

— Послушайте, пан профессор, — пятясь, зашептал тот, — вы еще не ознакомились… Вам нужен деловой человек… В городе не хватает деловых людей… На Владимирской открылся антикварный магазин Коваленко… Вы, конечно, еще не слыхали…

— Убирайтесь вон!

— Я первым пришел к вам, не забудьте — я первый. Меня зовут…

Отава не услышал, как зовут скупщика фарфора и икон, потому что захлопнул за ним двери.

Тот называется так, другой называется сяк. Имеют ли теперь значение названия, в дни, когда человечество разделилось на порядочных людей и негодяев? А впрочем, разве оно не было разделено так всегда?

— Попытаемся восстановить наш давний довоенный обычай, — сказал Отава бабке Гале, — всех посетителей приглашайте в мой кабинет. А то как-то неудобно здесь, возле дверей…

Мотоциклист притащился через день после визита любителя фарфора и частной инициативы. В отличие от ненормального оборванца в кожаном пальто, этот оказался нормальнейшим во взбудораженном мире тревог и смертей. Рассыпая мертвый шорох своего плаща, твердо прошел по длинному коридору под немеркнущими взглядами древнерусских святых; на него не произвели никакого впечатления ни еще большая коллекция икон в кабинете, ни тысячи книг, многие из которых для знатока были бы настоящим праздником; мотоциклист никак не откликнулся на приглашение хозяина садиться, даже не взглянул на венецианское кресло, в которое неизвестно как бы и вместился со своим негнущимся, лощеным плащом, достал из полевой сумки какие-то две бумажки, одну подал Отаве, а в другую ткнул пальцем: